Дом Мурузи на углу Литейного проспекта и ул. Пестеля (Литейный проспект, 24, ул. Пестеля, 27) в Санкт-Петербурге прославился многими выдающимися жильцами, но, пожалуй, самым известным его жильцом можно считать Нобелевского лауреата, поэта и эссеиста, диссидента Иосифа Бродского, который проживал здесь с 1955 года по 10 мая 1972 года, когда Бродский был принудительно департирован в США. Больше он на родину не возвращался.
Впрочем, пусть говорит сам маэстро:
...Меж Пестеля и Маяковской
стоит шестиэтажный дом.
Когда-то юный Мережковский
и Гиппиус прожили в нём
два года этого столетья.
Теперь на третьем этаже
живёт герой, и время вертит
свой циферблат в его душе.
/И. Бродский, Петербургский роман, гл. 7/
____________________________________________________________________________
Наши полторы комнаты были частью обширной, длиной в треть квартала,
анфилады, тянувшейся по северной стороне шестиэтажного здания, которое
смотрело на три улицы и площадь одновременно. Здание представляло собой один
из громадных брикетов в так называемом мавританском стиле, характерном для
Северной Европы начала века. Законченное в 1903 году, в год рождения моего
отца, оно стало архитектурной сенсацией Санкт-Петербурга того времени, и
Ахматова однажды рассказала мне, как она с родителями ездила в пролетке
смотреть на это чудо. В западном его крыле, что обращено к одной из самых
славных в российской словесности улиц -- Литейному проспекту, некогда снимал
квартиру Александр Блок. Что до нашей анфилады, то ее занимала чета, чье
главенство было ощутимым как на предреволюционной русской литературной
сцене, так и позднее в Париже в интеллектуальном климате русской эмиграции
двадцатых и тридцатых годов: Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус. И как
раз с балкона наших полутора комнат, изогнувшись гусеницей, Зинка
выкрикивала оскорбления революционным матросам.
После революции, в соответствии с политикой "уплотнения" буржуазии,
анфиладу поделили на кусочки, по комнате на семью. Между комнатами были
воздвигнуты стены -- сначала из фанеры. Впоследствии, с годами, доски,
кирпичи и штукатурка возвели эти перегородки в ранг архитектурной нормы.
Если в пространстве заложено ощущение бесконечности, то -- не в его
протяженности, а в сжатости. Хотя бы потому, что сжатие пространства, как ни
странно, всегда понятнее. Оно лучше организовано, для него больше названий:
камера, чулан, могила. Для просторов остается лишь широкий жест.
В СССР минимальная норма жилой площади 9 м^2 на человека. Следовало
считать, что нам повезло, ибо в силу причудливости нашей части анфилады мы
втроем оказались в помещении общей площадью 40 м^2. Сей иэлишек связан с
тем, что при получении нашего жилища мои родители пожертвовали двумя
отдельными комнатами в разных частях города, где они жили до женитьбы.
...
Помимо излишка в тринадцать квадратных метров, нам неслыханно повезло
еще и в том, что коммунальная квартира, в которую мы въехали, была очень
мала, часть анфилады, составлявшая ее, насчитывала шесть комнат,
разгороженных таким образом, что они давали приют только четырем семьям.
Включая нас, там жило всего одиннадцать человек.
...
Наш потолок, приблизительно четырнадцати, если не больше, футов
высотой, был украшен гипсовым, все в том же мавританском стиле орнаментом,
который, сочетаясь с трещинами и пятнами протечек от временами лопавшихся
наверху труб, превращал его в очень подробную карту некой несуществующей
сверхдержавы или архипелага. Из трех высоких сводчатых окон нам ничего не
было видно, кроме школы напротив; но центральное окно одновременно служило
дверью балкона. С этого балкона нам открывалась длина всей улицы, типично
петербургская безупречная перспектива, которая замыкалась силуэтом купола
церкви св. Пантелеймона или -- если взглянуть направо -- большой площадью, в
центре которой находился собор Преображенского полка ее императорского
величества.
К тому времени, как мы перебрались в это мавританское чудо, улица уже
носила имя Пестеля, казненного вождя декабристов. Изначально, однако, она
называлась по церкви, что маячила в ее дальнем конце: Пантелеймоновская.
Там, вдалеке, улица огибала церковь и бежала к Фонтанке, пересекала мостик и
приводила вас в Летний сад. В этой части улицы некогда жил Пушкин,
сообщавший в одном из писем к жене: "Да ведь Летний сад мой огород. Я,
вставши от сна, иду туда в халате и туфлях. После обеда сплю в нем, читаю и
пишу. Я в нем дома".
Его дом был, если не ошибаюсь, одиннадцатым, наш -- номер 27 и
находился в конце улицы, впадающей в соборную площадь. Но поскольку здание
стояло на пересечении с легендарным Литейным проспектом, наш почтовый адрес
выглядел так: Литейный пр., д. 24, кв. 28. По нему мы получали письма,
именно его я писал на конвертах, которые отправлял родителям. Упоминаю его
здесь не потому, что это имеет какое-то значение, но потому, что моя рука
никогда больше не выведет этого адреса.
/И Бродский. Эссе "Полторы комнаты. Выдержки из глав 4-8/
Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать.
Твой фасад темно-синий
я впотьмах не найду.
между выцветших линий
на асфальт упаду.
/И. Бродский/
Умер Иосиф Бродский в 1996 году в США. Похоронен в Венеции.